Фик по Торчвуду.

[Schnizel]

У Шушпана второй приход крышесноса по Торчвуду, поэтому, чтобы его развлечь, выложу-ка я кусочек текста, который написал еще довольно давно и слегка подзабросил. Это рассказ от лица Джона Харта, рассказ о тех временах, когда они с Джеком работали агентами времени. Надеюсь, когда-нибудь я его все же закончу. Как и фик по ЛОМу. И даже хотелось бы дописать обе эти вещи побыстрее, но тут уж как получится.

Пролог.

Он произносит последнюю фразу, небрежно выбрасывает через плечо контейнер, и на секунду между нами повисает тишина, нарушаемая лишь постоянным, непрерывным гулом, гулом большого города, который не смолкает, даже когда город спит. Но этот гул звучит снизу и издалека, а здесь, наверху только мы двое, и секунда молчания скручивается в тугую спираль, а наши взгляды словно клинки. Потом я делаю шаг вперед и с силой толкаю его в грудь. И смотрю заворожено, как он летит вниз, навстречу гибели, а потоки воздуха яростно треплют полы его шинели.
Я глубоко, со свистом вдыхаю влажный ночной воздух и пытаюсь собраться с мыслями. Секунду назад я убил Джека Харкнесса, но почему-то ничего не чувствую в связи с этим. Мало того – я даже не осознаю его смерть, словно мы играли в забавную игру, и совсем скоро, он поднимется ко мне; он будет улыбаться, когда признает мою победу, а в глубине его глаз я увижу досаду и испытаю торжество в полной мере. Был ли мой поступок продуманным? Скорее нет, чем да. Когда-то я полагал, что мне будет спокойнее на душе, если, напиваясь в баре, я буду вспоминать о своих друзьях, которые умерли, оставаясь моими друзьями, а не о друзьях, которые меня покинули. Это в какой-то степени принесло бы мне ощущение собственной значимости для Вселенной. Но те времена давно прошли, унеся с собой ощущение значимости, как собственной жизни, так и жизней других. В действительности я не собирался его убивать, и это было скверно, ибо означало лишь одно – я сорвался. Я нарушил собственный запрет на эмоции и привязанности. И, когда мы стояли вдвоем на крыше, и он говорил все эти вещи про меня и про себя, и про будущее, я вдруг понял, что здесь и сейчас мне остается или столкнуть его вниз, или прыгнуть самому. Инстинкт самосохранения все решил за меня. С тех пор, как я перестал задумываться о смысле жизни, мои животные инстинкты чрезвычайно обострились.
Пора, однако, было спускаться вниз и заняться делами, пока питомцы моего дорогого друга не оправились от нанесенного мною урона и не начали путаться под ногами. Снизу тело Джека напоминало изломанную ветку; он глядел вверх широко распахнутыми глазами, а губы его хранили странную насмешливо-снисходительную полуулыбку. Я подобрал валявшийся неподалеку контейнер, приблизился к нему и, прежде чем снять с его запястья браслет - манипулятор, с каким-то детским любопытством коснулся пальцами его щеки, подивившись теплу его кожи. Мне нравилось убивать. Мне это было так же интересно, как детям интересно разбирать на части кукол, чтобы поглядеть, как они устроены внутри. Человек ходит, дышит, разговаривает, накапливает жизненный опыт, но вдруг, в один миг превращается в груду бесполезной плоти, в пустую, сломанную куклу. Я убивал для того, чтобы снова и снова находить подтверждение тому, что наше существование лишено смысла. И Джек Харкнесс не стал исключением, а доказательством тому служит его распластанное поперек садовой скамейки тело. Позже, конечно же, я буду вспоминать своего трагически погибшего друга и по совместительству бывшего любовника, пить за упокой его души, хотя уже давно не верю в существование оной, и произносить скорбные речи на публике.
Но моим чаяниям не суждено было свершиться. Когда, уже в хабе, я увидел Джека живого и вполне целого, я испытал целую гамму эмоций, основным элементом которой явилось глубокое изумление и испуг, а еще болезненно острое, как удар тока облегчение. Я уже давно понял, что чудес в этом мире не бывает, и вдруг чудо свершилось прямо на моих глазах, и осознание этого факта было самым сильным ощущением из тех, что я испытывал за последние лет десять. И тогда я понял, что для меня ничего, в сущности, не изменилось. Мы всегда возвращаемся туда, откуда начинали свой путь, мы приходим к истокам самих себя. Я не верю ни в прощение, ни в искупление. И я не сомневаюсь, что моя дальнейшая жизнь будет столь же пустой и никчемной, какой была в последние годы, но я готов принять ее в качестве искупления. Возможно, именно это придаст ей хоть какую-то ценность для Вселенной. Аминь.


***

- Джонни, ты спишь? – лениво спрашивает Матц, выпуская дым из ноздрей.
В воздухе витает запах того, что он курит, и скажу по чести, я не стал бы это курить даже под дулом огнемета. С меня хватило и одного раза, после которого я блевал около суток и потом примерно столько же был не в состоянии держаться на ногах. Но у Мэнни стальные нервы, железобетонный вестибулярный аппарат, а вместо мозгов самый совершенный компьютер во Вселенной. А еще он стреляет лучше, чем легендарные космические ковбои и гнет пальцами стальные прутья. Если добавить к этому списку высокий рост, атлетическое телосложение и красоту языческого божества, картина будет максимально полной.
Когда я впервые встретил этого парня, мой внутренний голос сказал мне – «дружище, нам с тобой нужно держаться Манфреда Матца, и будет нам счастье!». И, видимо, мой внутренний голос был услышал кем-то свыше, поскольку предмет нашего с внутренним голосом особого внимания в тот самый момент поманил меня пальцем, ухмыльнулся криво и похлопал по сидению свободного стула рядом с собой. «Джон Харт, да? – произнес он с трудно определяемым выражением, - Контрабанда, воровство, мошенничество. Довольно пестрый послужной список. Добро пожаловать в Агентство времени, Джонни. Держись поближе ко мне, и я обещаю сделать из тебя человека минимум за год». Это случилось в мой первый день появления в Агентстве, и с тех пор прошло полтора года. Вопреки моим надеждам, Матц не стал моим любовником, зато стал другом, хотя его дружба носила явственный характер покровительства, что, впрочем, меня вполне устраивало. Что касается его обещания сделать из меня человека, задача, как видно, оказалась сложнее, чем выглядела на первый взгляд, но нашей дружбе это не мешало. За время работы в Агентстве мне пришлось избавиться от некоторых старых привычек, хотя дисциплину здесь нельзя было назвать слишком уж суровой. По сути, в промежутках между заданиями, мы были предоставлены сами себе, и многие из нас в прошлом были ничем не лучше тех нарушителей запрета на путешествия во времени, за которыми мы охотились. Однако, для меня явился откровением тот факт, что все мои проделки, как бы тщательно я их не скрывал, становились известны начальству, и стоило чаше терпения оного начальства переполнится, меня, в лучшем случае, тут же упрятали бы в самое суровое из всех имеющихся в распоряжении правительства Федерации планет исправительное учреждение, а в худшем я бы погиб в результате несчастного случая. Это изрядно охладило мой пыл, и я на время отказался от мысли заняться торговлей антикварными вещичками, прихваченных из прошлого в качестве военных трофеев.
- Чего молчишь? – снова теребит меня Матц, но отвечать мне не хочется – лень. В комнате отдыха нашей казармы почти пусто и тихо; просвечивающееся сквозь окна полуденное солнце Арктура-4 вкупе с теплом тела пристроившегося рядом Матца и усталостью, оставшейся после нашего последнего рейда, отбивает всякую охоту шевелиться, или разговаривать. Кроме того, из-под полуопущенных век я наблюдаю за парнем, появившимся у нас месяц назад, и мне почему-то ужасно не хочется, чтобы меня кто-то застукал за этим занятием. Тепло Матца неожиданно исчезает; он склоняется надо мною и пускает струю дыма прямо мне в лицо. Я вскакиваю, словно пружиной подброшенный и около минуты судорожно кашляю, скорчившись в дугу.
- Сука ты, Мэнни! – вырывается у меня, как только ко мне возвращается дар речи.
Он ухмыляется глумливо, и покровительственно похлопывает меня по спине.
- Будешь знать, как меня игнорировать. Что, положил глаз на Лицо Бо?
Его полуутвердительный вопрос застает меня врасплох, я фыркаю и несу какую-то чушь, Мэнни глядит на меня с издевкой, а потом он придвигается поближе, и мы уже вместе разглядываем упругую, аппетитную задницу, обтянутую плотной тканью штанов, острые лопатки под тонкой майкой, солнечные блики на светло-каштановых волосах и ресницах, мечтательную полуулыбку и румянец на щеках, а новичок, которого зовут Джек Харкнесс, а иногда называют «Лицо Бо», продолжает наводить глянец на свои ботинки, не замечая нашего внимания. Так продолжается минут пять, а потом он неожиданно выпрямляется и, развернувшись, направляется к нам. Я много раз видел, как парни тушевались и терялись под взглядом Мэнни, хотя всеми силами старались это скрыть, и я их понимаю, черт подери, со мной при первом знакомстве с Матцем тоже такое было, ибо взгляд у здоровяка бывает тяжелее булыжника. В Харкнессе я не заметил смущения. То есть его не было совсем. Он глядел на нас с ясностью и открытостью не ребенка, но человека, на сто процентов уверенного, что в этой жизни у него нет ни единой причины бояться, или испытывать смущение. И, ей-богу, от его лица и взгляда у меня что-то внутри обморочно замирало, я не мог дать названия своим ощущениям, поскольку никогда раньше не испытывал ничего подобного.
- Парни, - произносит Джек Харкнесс, ослепительно улыбнувшись и эффектно тряхнув челкой, - Вы уже черт знает сколько времени пялитесь на мою задницу. Не то, чтобы я вас при этом не понимал, но не могли бы сделать мне одолжение и, хотя бы на время, переключить свое внимание на что-нибудь другое?
Я гляжу на него, а краем глаза гляжу на Мэнни. И вижу, как меняется его взгляд, а лицо медленно расползается в улыбке. И он улыбается этому смазливому сукину сыну не так как мне, или другим. Он улыбается ему как равному, и мне хочется встать и врезать им обоим, но я, конечно же, не стану этого делать. Еще не хватало, чтобы среди парней поползли слухи о том, что я запал на новенького.
- У нас завтра вечеринка, - Мэнни смачно затягивается, и струйка дыма из его рта и ноздрей плавно уплывает к потолку, - придешь?
Джек переводит взгляд с него на меня, а я нервно сглатываю. Одному Дьяволу ведомо, что со мной происходит.
- Почему бы нет, - отвечает Харкнесс, продолжая на меня как-то странно и выжидающе пялиться, а я и слова не могу из себя выдавить.
Потом он разворачивается и уходит, я ругаю себя последними словами за так некстати посетивший меня приступ потери дара речи, а Матц смотрит ему вслед, пристально, не отрываясь, как никогда ни на кого на моей памяти не смотрел. Вот и очередной удар по моему самолюбию, и зарождающиеся раздумья о том, что если эти двое споются, то я вполне могу оказаться третьим лишним. Остается лишь попытаться успокоиться и настроиться на философский лад.


АПД. Выложил в комментах еще кусочек.

АПД. Кто хотел проду - читайте.

АПД, Щаз еще кусочек кину.

АПД. Написал еще кусок. Ничего особенно страшного, но слабонервным лучше не читать.

АПД. Дописал, уф!