[Schnizel]

…И вдруг приходит мысль-освобождение,
Счастливая, как бегство из тюрьмы, —
Что нету во Вселенной просто времени.
Что время — в нас. Что время — это мы...

И под стеклом орехового ящика,
На непреклонной, как судьба, оси
В неутомимом ритме барабанщика
Стучит горизонтальный балансир.
(И каждого из нас насквозь
Невидимо пронзает эта ось...)

И стук его — сандалий звонких щёлканье:
По трапу из ракушечных камней
Спешит наверх братишка в алой форменке —
По времени.
По вечности.
Ко мне... (с)

В.Крапивин

***
Подумать только, ведь поначалу он смотрел на новенького с явным раздражением и даже с неприязнью.
Тот переминается с ноги на ногу рядом с наставником, одетым в темно-пурпурную тогу, и трогательный хохолок на его макушке где-то на одном уровне с украшающим тогу массивным поясом из металла оттенка бронзы.
- Это твой новый сосед по комнате, приглядывай за ним, пока он не освоится.
Сказать, что Непоседа не был в восторге от предстоящего соседства, значило ничего не сказать. Все его надежды на то, что комната останется в полном его распоряжении, рушатся в один миг. Наставник величественно удаляется, оставив его один на один с проблемой номер один в его жизни. Проблема доверчиво пялится на него из-под прямой русой челки своими глазищами цвета жидкого чая, и этот взгляд в совокупности со слегка приподнятой верхней губой, обнажающей два передних молочных зуба, словно у беззащитного крольчонка, вызывает у Непоседы жгучее желание размахнуться и влепить новичку оплеуху. Нельзя так смотреть. Нельзя. Так. Смотреть. Будущий повелитель времени не должен так смотреть. Будущий повелитель времени должен осознавать, что он хозяин Вселенной. Пусть в Великих Скрижалях написано, что таймлорды всего лишь скромные наблюдатели, но все ведь знают правду, и лишь некоторые наивные недоумки полагают, что задача таймлордов наблюдать, а не контролировать. Но он, конечно же, не станет бить новичка. Лишь бросает высокомерно через плечо:
- Следуй за мной.
Тот плетется сзади и тихо пыхтит, наступая на полы форменного балахона, который ему явно великоват, и волочит за собой чемодан размером почти с него самого. Потом вдруг произносит в спину Непоседе:
- Меня зовут Сверчок.
- Угу, кто бы сомневался, - цедит тот сквозь зубы, изо всех сил борясь с теплым щекочущим чувством, что настойчиво шевелится внутри, но, потом все же, небрежно роняет, - я Непоседа.
- Я знаю, - откликается новенький довольно тихим голосом.
Не выдержав, Непоседа резко разворачивается и подхватывает чемодан из рук изнемогшего в борьбе с его тяжестью доставучего мелкого насекомого. Тот издает вздох облегчения, тут же принимается разглядывать покрасневшие ладони, а Непоседа выгибает дугой свою длинную тощую фигуру, скособочивается, стискивает зубы и волочит чемодан дальше по направлению к комнатам студентов.
- Камней ты туда, что ли, напихал? – ворчит он, но уже почти беззлобно, - И как ты его вообще тащил, такой мелкий? Сколько тебе циклов? Хотя бы пять есть?
Сверчок вздыхает благодарно, и лишь в ответ на последний вопрос робко выдавливает из себя:
- Мне уже восемь почти.
- Вот как, - только и произносит Непоседа, втаскивая чемодан в их комнату.
Почти восемь, вот оно как. Значит Инициация уже скоро. Свою собственную Инициацию Непоседа вспоминать не любил. И даже не потому, что ее результат явился для его отца настоящим большим разочарованием, вовсе нет. С некоторого времени ему было безразлично, что думает о нем отец. Зато он хорошо помнил, как прижимался потом к матери, дрожа и всхлипывая, а она гладила его взъерошенные рыжеватые вихры и шептала что-то, что-то бессвязное, бессмысленное и ласково-успокаивающее. Он вдруг представляет себе этого новичка, стоящего перед временной Воронкой и невольно ежится. Да, это хорошо, что у него самого все уже позади. Это просто здорово.
А ночью Непоседа, уже в который раз, проваливается в вязкий омут кошмаров; он видит Смерть в разных видах, и для него, как для жителя Галлифрея, страшнее ее ничего во Вселенной нет, ибо жители Галлифрея слишком редко видят лик Смерти, чтобы быть способными к нему привыкнуть. Вновь и вновь он переживает во сне гибель матери, и кричит беззвучно, проваливаясь следом за ней во что-то невыразимо ужасное, во что-то пострашнее черной дыры. И когда уже нет сил терпеть, и ему кажется, что оба его сердца через секунду разорвутся от неимоверного напряжения и обморочной пустоты вокруг, все заканчивается. Он лежит головой на маминых коленях, а она закрывает ему мягкими ладонями глаза, защищая от слепящих солнечных лучей. Под его сомкнутыми веками плещется что-то алое и горячее, и прикосновение этих прохладных пальцев кажется ему невыразимо приятным.
Он просыпается как-то сразу и целиком, без малейшего перехода между сном и явью. Прохладные ладони никуда не делись, а поперек туловища ощущается теплота и тяжесть. Непоседа аккуратно убирает чужие ладони от своего лица и в упор глядит на Сверчка, устроившегося верхом на его груди. Тот прикусывает губу, взгляд его делается упрямым и виноватым. Он поправляет сползшую с плеча бретельку майки – голубой, с вышитой спереди смешной рожицей, осторожно слезает с Непоседы.
- Ну… я наверное, пойду, да? – произносит он неуверенно.
- Нет, - Непоседа вдруг цепко хватает мелкого за локти, притягивает обратно, - Сначала ты скажешь, что именно ты сделал.
- Я… тебе было плохо. Во сне. Я решил помочь, - и тут же испуганно добавляет, - я умею, не сомневайся! Я уже делал так. Два раза.
Его лицо близко-близко, нос к носу. Он глядит, не мигая, нижняя губа у него слегка подрагивает, а в глазах плещется решимость отстаивать до конца правомочность своих действий. И от него почему-то пахнет топленым молоком. Почему молоком и почему топленым – непонятно, жители Галлифрея, в большинстве своем, молока не пьют. А вот мама любила молоко. Непоседе вдруг становится смешно. Он смеется и лохматит мелкому пятерней копну волос, от лба до затылка.
- Чудо ты. Чудо в перьях.
Сверчок с готовностью улыбается в ответ, впервые с момента знакомства. Словно лампочка вспыхивает во мраке, преобразив его лицо, стерев с него остатки неуверенности, нарочитой беззащитности и виктимности; лукавинка появляется в глазах и уголках рта, и это уже какой-то совсем другой Сверчок, которого, вроде как, и нет нужды опекать, но, в то же время, прежний. Непоседа вряд ли сумел бы сформулировать словами свои ощущения, да и нет нужды – словно электрический разряд пронзает его, отозвавшись во всем теле восторженной дрожью. Состроив зверскую рожу, он хватает одну из подушек и от души обрушивает ее на взлохмаченную русую макушку своего ненаглядного соседа.
А спустя пол часа, когда они с хохотом носятся друг за другом по комнате и швыряются подушками, к ним заглядывает наставник. И, конечно же, им влетает по первое число. Но это для них уже совершенно не важное, хотя и досадное обстоятельство.

запись создана: 20.11.2009 в 19:38

@темы: Чукча как писатель

Comments

[Schnizel]

вспоминала Барселону. такое же чувство было от фламенко.)))

torchinca, вот я тоже думал про фламенко когда писал.

но ничто человеческое им не чуждо)

Бывший лучший, но опальный стрелок, определенно.

[torchinca]

вот я тоже думал про фламенко когда писал

Schnizel, опа)) ну, тут и добавить нечего

[serfserf]

Офигительно! Реально ноосфера какая-то) И Доктор у тебя тоже рыжий и лохматый, а Мастер виктимный и тонкий))) Очень по крапивински и при этом они не просто мальчишки, они явно маленькие таймлорды. Круть.

[Schnizel]

serfserf, ыыыыы...!