[Schnizel]

…И вдруг приходит мысль-освобождение,
Счастливая, как бегство из тюрьмы, —
Что нету во Вселенной просто времени.
Что время — в нас. Что время — это мы...

И под стеклом орехового ящика,
На непреклонной, как судьба, оси
В неутомимом ритме барабанщика
Стучит горизонтальный балансир.
(И каждого из нас насквозь
Невидимо пронзает эта ось...)

И стук его — сандалий звонких щёлканье:
По трапу из ракушечных камней
Спешит наверх братишка в алой форменке —
По времени.
По вечности.
Ко мне... (с)

В.Крапивин

***
Подумать только, ведь поначалу он смотрел на новенького с явным раздражением и даже с неприязнью.
Тот переминается с ноги на ногу рядом с наставником, одетым в темно-пурпурную тогу, и трогательный хохолок на его макушке где-то на одном уровне с украшающим тогу массивным поясом из металла оттенка бронзы.
- Это твой новый сосед по комнате, приглядывай за ним, пока он не освоится.
Сказать, что Непоседа не был в восторге от предстоящего соседства, значило ничего не сказать. Все его надежды на то, что комната останется в полном его распоряжении, рушатся в один миг. Наставник величественно удаляется, оставив его один на один с проблемой номер один в его жизни. Проблема доверчиво пялится на него из-под прямой русой челки своими глазищами цвета жидкого чая, и этот взгляд в совокупности со слегка приподнятой верхней губой, обнажающей два передних молочных зуба, словно у беззащитного крольчонка, вызывает у Непоседы жгучее желание размахнуться и влепить новичку оплеуху. Нельзя так смотреть. Нельзя. Так. Смотреть. Будущий повелитель времени не должен так смотреть. Будущий повелитель времени должен осознавать, что он хозяин Вселенной. Пусть в Великих Скрижалях написано, что таймлорды всего лишь скромные наблюдатели, но все ведь знают правду, и лишь некоторые наивные недоумки полагают, что задача таймлордов наблюдать, а не контролировать. Но он, конечно же, не станет бить новичка. Лишь бросает высокомерно через плечо:
- Следуй за мной.
Тот плетется сзади и тихо пыхтит, наступая на полы форменного балахона, который ему явно великоват, и волочит за собой чемодан размером почти с него самого. Потом вдруг произносит в спину Непоседе:
- Меня зовут Сверчок.
- Угу, кто бы сомневался, - цедит тот сквозь зубы, изо всех сил борясь с теплым щекочущим чувством, что настойчиво шевелится внутри, но, потом все же, небрежно роняет, - я Непоседа.
- Я знаю, - откликается новенький довольно тихим голосом.
Не выдержав, Непоседа резко разворачивается и подхватывает чемодан из рук изнемогшего в борьбе с его тяжестью доставучего мелкого насекомого. Тот издает вздох облегчения, тут же принимается разглядывать покрасневшие ладони, а Непоседа выгибает дугой свою длинную тощую фигуру, скособочивается, стискивает зубы и волочит чемодан дальше по направлению к комнатам студентов.
- Камней ты туда, что ли, напихал? – ворчит он, но уже почти беззлобно, - И как ты его вообще тащил, такой мелкий? Сколько тебе циклов? Хотя бы пять есть?
Сверчок вздыхает благодарно, и лишь в ответ на последний вопрос робко выдавливает из себя:
- Мне уже восемь почти.
- Вот как, - только и произносит Непоседа, втаскивая чемодан в их комнату.
Почти восемь, вот оно как. Значит Инициация уже скоро. Свою собственную Инициацию Непоседа вспоминать не любил. И даже не потому, что ее результат явился для его отца настоящим большим разочарованием, вовсе нет. С некоторого времени ему было безразлично, что думает о нем отец. Зато он хорошо помнил, как прижимался потом к матери, дрожа и всхлипывая, а она гладила его взъерошенные рыжеватые вихры и шептала что-то, что-то бессвязное, бессмысленное и ласково-успокаивающее. Он вдруг представляет себе этого новичка, стоящего перед временной Воронкой и невольно ежится. Да, это хорошо, что у него самого все уже позади. Это просто здорово.
А ночью Непоседа, уже в который раз, проваливается в вязкий омут кошмаров; он видит Смерть в разных видах, и для него, как для жителя Галлифрея, страшнее ее ничего во Вселенной нет, ибо жители Галлифрея слишком редко видят лик Смерти, чтобы быть способными к нему привыкнуть. Вновь и вновь он переживает во сне гибель матери, и кричит беззвучно, проваливаясь следом за ней во что-то невыразимо ужасное, во что-то пострашнее черной дыры. И когда уже нет сил терпеть, и ему кажется, что оба его сердца через секунду разорвутся от неимоверного напряжения и обморочной пустоты вокруг, все заканчивается. Он лежит головой на маминых коленях, а она закрывает ему мягкими ладонями глаза, защищая от слепящих солнечных лучей. Под его сомкнутыми веками плещется что-то алое и горячее, и прикосновение этих прохладных пальцев кажется ему невыразимо приятным.
Он просыпается как-то сразу и целиком, без малейшего перехода между сном и явью. Прохладные ладони никуда не делись, а поперек туловища ощущается теплота и тяжесть. Непоседа аккуратно убирает чужие ладони от своего лица и в упор глядит на Сверчка, устроившегося верхом на его груди. Тот прикусывает губу, взгляд его делается упрямым и виноватым. Он поправляет сползшую с плеча бретельку майки – голубой, с вышитой спереди смешной рожицей, осторожно слезает с Непоседы.
- Ну… я наверное, пойду, да? – произносит он неуверенно.
- Нет, - Непоседа вдруг цепко хватает мелкого за локти, притягивает обратно, - Сначала ты скажешь, что именно ты сделал.
- Я… тебе было плохо. Во сне. Я решил помочь, - и тут же испуганно добавляет, - я умею, не сомневайся! Я уже делал так. Два раза.
Его лицо близко-близко, нос к носу. Он глядит, не мигая, нижняя губа у него слегка подрагивает, а в глазах плещется решимость отстаивать до конца правомочность своих действий. И от него почему-то пахнет топленым молоком. Почему молоком и почему топленым – непонятно, жители Галлифрея, в большинстве своем, молока не пьют. А вот мама любила молоко. Непоседе вдруг становится смешно. Он смеется и лохматит мелкому пятерней копну волос, от лба до затылка.
- Чудо ты. Чудо в перьях.
Сверчок с готовностью улыбается в ответ, впервые с момента знакомства. Словно лампочка вспыхивает во мраке, преобразив его лицо, стерев с него остатки неуверенности, нарочитой беззащитности и виктимности; лукавинка появляется в глазах и уголках рта, и это уже какой-то совсем другой Сверчок, которого, вроде как, и нет нужды опекать, но, в то же время, прежний. Непоседа вряд ли сумел бы сформулировать словами свои ощущения, да и нет нужды – словно электрический разряд пронзает его, отозвавшись во всем теле восторженной дрожью. Состроив зверскую рожу, он хватает одну из подушек и от души обрушивает ее на взлохмаченную русую макушку своего ненаглядного соседа.
А спустя пол часа, когда они с хохотом носятся друг за другом по комнате и швыряются подушками, к ним заглядывает наставник. И, конечно же, им влетает по первое число. Но это для них уже совершенно не важное, хотя и досадное обстоятельство.

запись создана: 20.11.2009 в 19:38

@темы: Чукча как писатель

Comments

[torchinca]

Schnizel, хорошо, если время найдется. так трогательно и ярко. хочу продолжения.

[Schnizel]

torchinca, спасибо. Не обещаю, что и дальше все будет так безоблачно трогательно, ибо детишки вырастают и превращаются в героя и злодея.

[torchinca]

Schnizel, ну, да )) результат мы все наблюдали. и все равно продолжения хочется.

[LoryN]

Schnizel, очень здорово
Увлекает с первых же фраз
Они такие забавные получаются!

Уж, пожалуста, находи время рассказать , что было дальше

[Schnizel]

***
Гулкие и тожественные удары колокола заполняют пустые коридоры, просторные аудитории, узкие башенки верхних этажей, многократным эхом разносятся под величественными сводами храмов и обсерваторий, вспугивают стайки птиц на открытых площадках, мощенных гладким розоватого оттенка камнем. Едва затихает последний удар, как внутреннее пространство Академии начинает оживать, заполняясь звуками шагов и гулом голосов. Конец занятий. Старшие ученики вышагивают неторопливо и с достоинством, неодобрительно косясь на шумные стайки малышей и раскланиваясь с наставниками, младшие же рвутся на волю как птицы, выпущенные из клетки, и даже угроза наказания не в силах сдерживать их бьющую через край кипучую энергию.
Подоткнув полы длинной тоги за пояс, Непоседа закидывает сумку с книгами за спину, превращая ее в рюкзак, и мчится вниз, прыгая сразу через три ступеньки. Ему плевать на неодобрительные взгляды старших, а малышня смотрит на него с нескрываемым восторгом, он их кумир. В Академии полно игровых площадок и мест для отдыха, но Непоседе претит их нарочито благоустроенный и вылизанный вид, он рвется в их со Сверчком любимое тайное убежище, туда, где кроме них двоих никто никогда не бывает. Там мощеная простым серым булыжником и прогретая солнцем площадка, обрамленная с одной стороны неухоженными зарослями колючего кустарника, стыдливо прикрывающего облупившуюся каменную стену, а с трех остальных скалистым обрывом. Туда можно попасть только прошмыгнув через задний выход одного из хозяйственных складов в левом крыле здания Академии, а еще оттуда открывается самый лучший вид на местность, где живут внешние галлифрейцы, ту, которую коренные жители Цитадели презрительно называют «свалка» и на Мертвую Зону - площадь, использовавшуюся древними таймлордами в качестве гладиаторской арены, на которой сражались представители разных планет, похищенные из пространства и времени.
Сверчок уже ждет его, сидя на торчащем из стены камне и болтая ногами. Увидав Непоседу, он спрыгивает со своего насеста и бежит ему навстречу, глядя на друга с ужасом и восторгом. Оказавшись вплотную, хватает Непоседу за широкие рукава дрожащими пальцами.
- Это правда? Да? Ты вправду сказал это наставнику? Прямо при всех? Ну ты… Ты просто… , - Сверчок нервно сглатывает, глаза у него немного сумасшедшие, - Ты просто герой! Но я слышал, тебя исключили? Чего ты молчишь?!
- Да ты мне слова не даешь вставить! – Непоседа смеется и, ухватив мелкого за тонкие птичьи запястья, кружит его в каком-то бешеном вальсе, - Да-а-а, меня исключили! На неделю! Целая неделя свободы, представляешь!
- Но… ты же пропустишь недельный блок занятий!
- Подумаешь, - выпустив Сверчка, Непоседа в секунду взлетает на камень и стоя на нем как на постаменте, гордо заявляет, - я самый умный ученик Академии! Я могу не заниматься сколько угодно и все равно не отстану!
Сверчок глядит на него с оттенком умиления и думает, что если его друг и не самый умный ученик Академии, то точно самый смелый – никто не решился бы вот так встать и заявить, что Инициация это пережиток прошлого, и что она и не нужна вовсе, потому что сейчас совершенно другие критерии отбора будущих таймлордов, и что она даже вредна. Ему самому сложно с этим не согласиться – последние полгода предстоящая Инициация это предмет его регулярных ночных кошмаров.
Вечером, перед сном Непоседа сидит, забравшись с ногами в кресло и увлеченно уткнувшись в устрашающих размеров книжный том, а его мосластые голые коленки торчат у него на уровне ушей, словно у кузнечика. Сверчок, что колдует над многомерным голографическим компилятором, в тщетной попытке смоделировать двенадцатиуровневую матрицу коры головного мозга насекомоподобных жителей Патриуса-7, время от времени косится на него с откровенной завистью и тихонько вздыхает. Потом вовсе бросает свое занятие и, положив подбородок на спинку стула, некоторое время наблюдает за другом вполоборота. Мысленно потянувшись вперед, легонько проводит ментальным острием по левой коленке Непоседы с маленьким треугольной формы шрамом и удовлетворенно улыбается когда тот, не отрываясь от книги, машинально чешет пострадавшее место. Сверчок повторяет свой маневр с правой коленкой; Непоседа морщится, продолжая читать, но через секунду неожиданно поднимает глаза и в упор глядит на мелкого.
- Вам что – задали упражнение по ментальному воздействию?
Сверчок хихикает, но потом вдруг резко обрывает смех, взгляд его делается серьезным и немного виноватым.
- Я просто хотел, чтобы ты обратил на меня внимание.
- Ну, обратил, - Непоседа захлопывает книгу, лукаво улыбается, спускает босые ноги на пол, - хочешь плюнуть на свое домашнее задание и сыграть в шахматы?
Состроив рожицу, Сверчок мотает головой.
- Тогда чего же ты хочешь?
- Я… у меня есть для тебя подарок, - собравшись с духом, произносит Сверчок и слегка розовеет от смущения, словно он сказал что-то неприличное.
- Правда? – глаза Непоседы явственно загораются при слове «подарок». Он никогда и никому не признавался, что ужасно любит подарки, поскольку это было бы проявлением человеческой стороны его натуры, - Покажешь?
- Покажу, - Сверчок вылезает из-за пульта, оставив на голографическом экране висеть какую-то причудливую бессмысленную конструкцию, - только оденься потеплее.
Спустя час они уже покидают окраинный телепорт за пределами Цитадели; громадный величественный ночной город остался позади, и звездный шатер, искаженный трансдуктивным барьером, наподобие ковша раскинулся у них над головами, мерцая в унисон с двумя небольшими оранжевого цвета ночными спутниками Галлифрея – природным и искусственным, а пронизывающий, морозный ночной ветерок ерошит им волосы и обжигает щеки.
Сверчок уверенно ведет Непоседу вдоль развалин древнего амфитеатра, построенного в незапамятные времена вокруг Мертвой Зоны; они долго петляют по каменному лабиринту, затем спускаются, держась за руки, куда-то вниз по скользкой лестнице с выщербленными ступеньками. Вокруг непроглядный мрак, но им нет нужды в искусственных источниках света, наоборот – они инстинктивно накрепко зажмуривают глаза, чтобы не ослепнуть, хотя невозможно ослепнуть от света, который не воспринимается органами зрения, а поступает прямо в мозг. Оба сердца Непоседы колотятся в удвоенном ритме, а на лбу выступает испарина, хотя в просторной пещере, открывшейся им внизу, холодно как в склепе. Ему нет нужды открывать глаза, чтобы видеть – он всей кожей, всеми натянутыми до предела нервами чувствует, знает, понимает. И трепещет от страха, восторга и некоего неизъяснимого, ласкающего душу наслаждения.
- Ты можешь открыть глаза, - тихий, как дыхание, шепот Сверчка звучит у его уха, - они ждали нас.
Непоседа послушно размыкает веки. Волшебство не исчезает. Мир вокруг колеблется таинственным маревом; голубые кристаллы, растущие прямо из каменных стен пещеры, морозно светятся в темноте, переливаются, создавая причудливый калейдоскоп из всех оттенков синего. У Непоседы кружится голова, он ощущает легкое покалывание на кончиках пальцев, словно от разрядов электричества. И не сразу понимает, что слышит пение. Сверчок, так и не выпустивший его руки, слегка сжимает ему ладонь, и Непоседа цепляется за руку мелкого, словно утопающий за спасательный круг. Он тонет в эмоциях и ощущениях невероятной силы, захлебывается на миг, забывая дышать. Но страха нет. Только мысль о том, что он, наверное, еще слишком юн для такого. А как же Сверчок? Он ведь еще моложе? Как он… как он справляется с этим? …
Ветер снаружи усилился; Непоседа, словно очнувшись, поднимает голову; высохшие дорожки слез на его щеках замерзли и превратились в льдинки. Он изумленно глядит на свои испачканные в земле руки с обломанными ногтями. Вспоминает, как, вырвавшись наружу, он впивался скрюченными пальцами в мерзлую землю, содрогаясь от рыданий. Сверчок, присевший рядом на корточки, продолжает легонько сжимать пальцами его виски, слегка массируя; черты его лица заострились от напряжения, губы обветрились и побелели.
- Все, - шепчет Непоседа, - все уже.
Сверчок отстраняется, пристально глядит ему в глаза. И говорит неожиданное:
- А я думал об орехах.
- Что? – Непоседа изумленно округляет глаза.
- Ну, когда пение Тардис становится слишком… сильным, надо подумать о чем-то совершенно с ним не связанным. Я думал об орехах. Ну, о тех, в скорлупе. Ты мне рассказывал, помнишь?
Непоседа кивает, невольно улыбаясь.
- А ты о чем подумал?
- О фламинго. Розовых фламинго.
Сверчок прыскает.
- Издеваешься? Нет, ну правда!
- О колокольчиках, - произносит Непоседа уже серьезно. – О рождественских колокольчиках.
Сверчок хитро улыбается.
- Ты даже не спросил в честь чего подарок. А я посмотрел по вселенскому календарю – оно сегодня. Сегодня его празднуют на Земле.
- Ты о чем? – недоумевает Непоседа.
- О Рождестве, разумеется.
Непоседа долго молча глядит на мелкого. Тот произносит слово «Рождество» как нечто совершенно обычное. Он не понимает. Не понимает, что это значит на самом деле. Это значит Земля. Это значит мама. Это запахи и звуки из далекого, почти забытого раннего детства. Хотя, почему не понимает? Он ведь привел его сюда. Сегодня. Именно сегодня. Первый контакт с Тардис должен был состояться для них где-то накануне их совершеннолетия, это еще целая вечность. А они уже видели. И чувствовали. И не умерли, и не сошли с ума. Хотя насчет второго можно поспорить, подумалось вдруг.
Между тем, подвижная физиономия Сверчка приобретает еще более хитрое и загадочное выражение.
- Знаешь, я уже договорился с ними. Они тоже не хотят ждать. Они так же молоды как и мы, и тоже хотят увидеть мир. Так что мы можем отправиться в любую точку Вселенной, временной промежуток примерно пара тысячелетий. Прямо сейчас. Понимаешь? Мы можем увидеть столько всего! Куда ты хочешь? А, я знаю! Конечно же, на Землю! Ну, это легко. Надо только…
Сверчок продолжает говорить, возбужденно жестикулируя, теребит друга, а Непоседа просто глядит на него со странным выражением лица. Он расскажет мелкому, что именно он чувствует в эту минуту. Обязательно. Только позже. Не сейчас.

[Schnizel]

***
Приступ накатывает, как всегда, неожиданно, и Сверчок торопливо, почти на одних инстинктах, ныряет в укромную нишу между астрономической лабораторией и одной из запасных лестниц. Его окутывает полумрак, а журчание мраморного фонтанчика с питьевой водой хоть и не заглушает несмолкаемый бой барабанов в голове, но, все же, хоть немного отвлекает и успокаивает. Скорчившись на широкой скамье, он прикрывает слезящиеся глаза и стискивает пылающие виски кончиками пальцев. Сколько раз такое случалось – он давно потерял счет. С момента его Инициации прошло уже довольно много времени, а интенсивность приступов снизилась едва-едва, несмотря на уверения целителя, что к моменту его совершеннолетия, приступы станут почти неощутимыми. До совершеннолетия ему, правда, еще очень и очень далеко, а до тех пор… Барабаны оглушают, будто разрывая череп изнутри; он корчится, подтянув колени к животу, изо всех сил стискивает зубы. Проходит несколько минут, показавшихся ему вечностью, и невыносимый звук потихоньку отдаляется, затихает; боль отпускает, позволяя чуть-чуть расслабиться и перевести дух.
- Смотрите-ка, кто у нас там!
Голос – хорошо ему знакомый, чужой, ненавистный - он буравит уши, травмируя невероятно чувствительные после приступа слуховые нервные окончания. Чьи-то руки хватают его за шиворот, встряхивают, вытаскивают из убежища. Сверчок моргает мокрыми ресницами, беспомощно мотает головой. Нет, только не это! И только не сейчас! Ему и так сложно давать отпор Арго и его дружкам, когда Непоседы нет рядом, а сейчас так тем более. Его прижимают к стене; мир вокруг плывет, словно в тумане, а из тумана на него наползают какие-то мерзкие, отвратительные, глумливо кривляющиеся рожи. Он трет глаза кулаками, обретая ясность взора. Их, как всегда, трое. Они всегда и везде втроем. А он сейчас один. Мда, сегодня определенно не его день. У Сверчка подкашиваются ноги, и Арго придерживает его за шиворот, чтобы не дать сползти по стене. Наклоняется близко-близко, позволяя видеть свое лицо в мельчайших деталях - у него высокий лоб, на который изящно ниспадает прядь волос цвета меди, красивые, почти кукольные ресницы и чуть расширенные зрачки с искорками безумия в глубине; его широкие, изящно очерченные ноздри слегка раздуваются, словно он с наслаждением вдыхает запах своей жертвы.
- Опять барабаны, да? – произносит Арго почти ласково, - Ах ты, убогий. Не знаю уж, чем думали наставники, оставив тебя в Академии. Я бы на их месте отправил тебя на свалку, за пределы Цитадели. Каково это – слышать их? Что-то вроде такого? Отстранившись, Арго начинает выстукивать ритм на полу носком ботинка, а его дружки, ухмыляясь, копируют его. Пока они забавляются, Сверчок успевает почти полностью придти в себя. Утирает рукавом вспотевший лоб, глядит на представление со злой усмешкой, а в глазах у него истинно галлифрейское снисхождение, будто он видит перед собой умственно неполноценных существ. Заметив это, Арго обрывает ритм и, коротко размахнувшись, бьет его в живот. А потом, не давая упасть, придерживает за левое плечо, вонзив большой палец под ключицу.
- А как тебе это, а? – его слова доносятся до сознания Сверчка словно сквозь плотную пелену, сотканную из боли, - Это больнее? Это хуже, чем твои барабаны? Скажи, ты будешь бояться меня больше, чем собственного безумия? Ответь!
- А ну, все назад!!!
Троица резко оборачивается. Увидев того, кто стоит у них за спинами, двое дружков Арго тут же начинают, по-рачьи пятясь, отступать, не сводя глаз со вновь появившегося участника сцены. Сам Арго остается на месте, отпустив, тем не менее, плечо жертвы.
Непоседа на фоне белой стены похож на прочерченную капризным пером на листе бумаги замысловатую зазубрину – черный гимнастический костюм делает его фигуру еще более тощей, угловатой и нескладной. Но его облик дышит холодной яростью такой силы, что, кажется, она способна разнести в клочья всю планету. Учебная рапира в его правой руке может стать опасным оружием, это все знают. Поэтому Арго без единого слова и с удивительной скоростью отступает вслед за дружками, и, во мгновение ока, все трое скрываются в лабиринте коридоров и переходов Академии.
Непоседе хочется кричать. Ему хочется догнать эту троицу и убить их всех. Наставники говорили ему, что жажда убивать и причинять боль присуща исключительно человеческой расе, и что, поскольку в нем кровь его матери, ему следует хорошенько научиться с ней бороться и контролировать ее. Будь они прокляты, эти наставники! В некоторых галлифрейцах жажды причинять боль хоть отбавляй. Только кто ему поверит? Он полукровка, урод. Сверчок после Инициации был занесен в «группу риска», ему тоже вряд ли поверят, если он пожалуется.
Звякнув, рапира падает на мраморный пол, и Сверчок с облегчением ощущает теплые руки Непоседы на своих плечах. Утыкается лбом ему в грудь, расслабленно вздыхает. Непоседа ничего не говорит, просто держит друга за плечи, ощущая как расслабляются напряженные мышцы под его ладонями. И вспоминает. Вспоминает, как сидел у его постели после Инициации – днями и ночами, отказываясь от еды, сна и занятий. Глядел на неподвижную фигурку, кажущуюся до боли маленькой на широченной кровати, на заострившиеся черты лица. И это продолжалось до тех пор, пока его выносливости не наступил предел, и сон не сморил его. А когда он проснулся, то услышал голоса. Говорили наставник и целитель.
- … кажется, нет необратимых повреждений нервной системы, так ты сказал. Нет смысла забирать его из Академии.
Непоседа прислушался, затаив дыхание.
- К сожалению, друг мой, при такой реакции на Инициацию все непредсказуемо. Кто знает, что может случиться с этим малышом в будущем?
- Послушай, милый мой Фобиус, уровень синхронизации этого ребенка с Тардис составляет восемьдесят шесть целых и тридцать одну сотую процента. Это больше чем у кого-либо в Академии. Я не хочу потерять потенциально сильного таймлорда из-за беспочвенных опасений.
Послышался шорох одежды, затем прерывистый вздох.
- Хорошо, будь по-твоему.

[darkflame]

интересно очень)
ощущение грусти, но не совсем
как пожелтевшие в фото в семейном альбоме

выложишь в докторо-мастеровском сообществе?

[Schnizel]

выложишь в докторо-мастеровском сообществе?

darkflame, да, наверное. Надо только название придумать.

[darkflame]

Schnizel
^___^

[ketch78]

Schnizel талант

[torchinca]

да, душу подрывает. как-то очень ярко выписаны детские ощущения. аж знобит.

[ketch78]

torchinca да, согласен!

[Schnizel]

torchinca, Инструктор, спасибо.

[ketch78]

Schnizel пожалуйста

[Schnizel]

***
Вокруг, куда не оглянись - море. Безбрежная водная гладь, расчерченная аккуратной рябью волн, будто страница тетради с нарисованным на ней крутобоким парусником, у которого на обоих бортах старательно выведено название - «Коршун».
- Эгеееей! – кричит Сверчок откуда-то сверху.
Непоседа задирает голову и его на секунду накрывает волна ужаса, когда он видит Сверчка на самой верхушке грот-мачты – крепко обхватившего ногами скользкое дерево и раскинувшего руки в стороны будто крылья. Но это всего лишь на секунду. В следующий момент Непоседа смеется и машет ему в ответ. И смотрит, как тот, выгнувшись назад, запрокидывает голову, как ветер треплет ему волосы, колоколом раздувает светло-серую выгоревшую фуфайку из плотной ткани и, кажется, Сверчок летит над белыми облаками парусов – гибкий, стремительный, загорелый. Отважный.
Непоседа идет к рулевому – широколицему, молчаливому, похожему на серо-белую глыбу, и тот с готовностью уступает ему штурвал. Обхватывает ладонями нагретые, отполированные до блеска рукояти большого, размером с него самого, колеса, слегка поворачивает, с восторженной дрожью ощущая, как это такое простое, что проще не бывает, сооружение из дерева, парусины и растительных волокон слушается его будто живое существо.
Отправиться в двухмесячное плавание на древнем паруснике было безумием. Гораздо большим безумием, нежели даже их путешествие к живой, хищной туманности в системе Единорога. Впрочем, все их путешествия с Тардис с самого начала были безумной идеей. Если все раскроется, то их, самое малое, исключат из Академии, а о более строгом наказании не хотелось даже думать. Но, как говорят люди – кто не рискует, тот не пьет шампанское. Нынешнее путешествие подходит к концу, и по их расчетам, через тридцать два часа и четыре минуты они должны успеть вернуться в нужную пространственно - временную точку, чтобы их не хватились наставники.
Спустя час с небольшим слышится долгожданный крик «Земля!», следом удары колокола, топот бегущих ног и гул возбужденно-радостных голосов. Непоседа передает штурвал рулевому и, стоя на мостике рядом с капитаном, щурится, вглядываясь в едва заметную темную полосу на горизонте. Через некоторое время к нему присоединяется Сверчок; соприкасаясь локтями, они заворожено наблюдают, как им навстречу вырастает, приближаясь, город с крытыми оранжевой черепицей крышами домов, серебристыми куполами храмов и широкая, мощеная белым камнем пристань с выстроившимися в ряд парусниками.
Сойдя на землю, Непоседа машет на прощание рукой капитану и лукаво улыбается, видя недоумение, начинающее проступать на простодушной обветренной физиономии старого морского волка. Он еще долго будет ломать голову над тем, что заставило его взять на борт двух мальчишек, да еще обращаться с ними как с почетными гостями. На пристани они ошеломленно вертят головами, силясь протолкаться сквозь толпу рыдающих и смеющихся женщин, торговцев, что наперебой расхваливают свой товар, матросов, катящих дубовые бочки и грузчиков, сгибающихся под тяжестью громадных тюков. Едва они успевают покинуть пределы пристани, протолкавшись сквозь всю эту сутолоку, как Сверчок, состроив страдальческую рожицу, хватается за живот.
- Клянусь гробницей Россилона, если я прямо сейчас чего-нибудь не съем, то я просто упаду и не встану!
У него выходит так жалобно, что Непоседе трудно удержаться от улыбки.
- Зайдем? – предлагает он, мотнув головой в сторону низенького пузатого домика с простой деревянной вывеской «Трактир «Налево от Пристани».
Внутри их окутывает благословенная прохлада и тишина – небольшой зал, уставленный деревянной колченогой мебелью пуст, лишь в углу меланхолично потягивает пиво загорелый до черноты тощий субъект в рыбацкой робе с обвисшими усами. Пышнотелая хозяйка неожиданно появляется из низкой дверцы за барной стойкой, позвякивая на ходу привязанной к поясу связкой ключей.
- Мы очень проголодались, - произносит Сверчок, предугадав вопрос, - но у нас совсем нету денег.
И улыбается. От его улыбки пухлощекая физиономия женщины умиленно расплывается, и Сверчок на миг видит их с Непоседой ее глазами – голенастых, загорелых подростков в выгоревших от солнца пестрых рубахах, коротких парусиновых штанах, оставляющих открытыми сбитые, исцарапанные коленки и грубых сандалиях. Он слышит ее мысли о них – тот, который повыше, вихрастенький, страсть какой тощий, и ужасно похож на младшенького сына, что утонул в прошлом году, а у второго такая улыбка, что прямо сердце заходится.
Спустя полчаса они жадно уплетают жареную рыбу, свежие овощи и пресные ржаные лепешки – свежие, прямо из печи. Допив прохладный кисловатый морс из глиняной кружки, Сверчок удовлетворенно похлопывает себя по набитому животу.
- Так-то лучше! – откидывается на спинку стула, произносит задумчиво, - никогда не предполагал, что управлять людьми настолько легко. Они очень уязвимы и податливы как глина.
Непоседа морщится.
- Не все люди одинаковы. Они только кажутся слабыми. Я думаю, человеческая раса способна пережить даже нас.
- Шутишь? – Сверчок стряхивает с себя сопутствующую сытости истому, удивленно глядит на друга, - Люди… они будто листва на деревьях. Их срок бытия слишком короток, они даже не успевают накопить знания. И они все время идут рука об руку со Смертью. А еще у многих из них есть привычка закапывать мертвые тела сородичей в землю. Это отвратительно, - его передергивает.
- Это… слишком сложно для понимания, - слегка взвинчено произносит Непоседа, - давай не будем об этом.
- Хорошо, - покладисто соглашается Сверчок, вновь погружаясь в блаженную полудрему. Он уже давно понял, что тема людей для друга слишком болезненна и научился избегать острых углов.

[Schnizel]

Вечером город расцветает праздничными огнями, гирляндами и разноцветными сполохами салюта. День Основания. Очень кстати для двух усталых путешественников, чей срок пребывания здесь ограничен несколькими часами. Нацепив карнавальные маски, друзья устремляются следом за пестрой процессией ряженых; всеобщее веселье и несколько глотков терпкого напитка из бурдюка, что кочует по процессии из рук в руки, кружит голову, делает мысли легкими и непринужденными. Музыка звучит повсюду, кое-где пересекаясь и превращаясь в невообразимую какофонию; у Непоседы от нее уже звенит в ушах, но Сверчок, уловив вдруг нечто необычное в этом хаосе звуков, хватает друга за руку и увлекает в сторону людей, столпившихся вокруг чего-то явно интересного. Протолкавшись в первые ряды, Непоседа вдруг осознает, зачем они здесь, и легкий хмель мгновенно выветривается из его головы.
Барабаны. Высокие, цилиндрической формы, украшенные цветами. Они выстроены полукругом, а в центре этого полукруга молодой музыкант – голый до пояса, гибкий и мускулистый с лоснящейся кожей цвета кофе с молоком, длинными, до плеч иссиня-черными вьющимися волосами, ослепительной белозубой улыбкой и темными, как вишни, глазами, искрящимися страстью и азартом. Гибкие фигурки двух девушек в цветастых легких платьях кружат вокруг него, звеня браслетами, изгибаясь и перебирая ногами, в тщетной попытке угнаться за той немыслимой скоростью, с которой мелькают над барабанами смуглые руки музыканта и поймать ритм. Непоседа не глядит на музыканта и танцовщиц, он не отрывает глаз от лица Сверчка. Тот кажется бледным и каким-то нереальным в переливающемся свете зеленых и синих огней фейерверка – с закушенной нижней губой и таким выражением глаз, какого Непоседа до этого момента не видел у него ни разу.
Наконец, одна из девушек, споткнувшись, покидает круг, а вторая продолжает еще некоторое время двигаться, но потом внезапно оседает на корточки, согнувшись, будто сломанная ветка; ее худенькие ребра, просвечивающие сквозь тонкую ткань платья, тяжело вздымаются и опадают. И тогда Сверчок решительно делает шаг вперед, на середину круга. Вздернув подбородок, он разводит руки в стороны, стряхивает с ног грубые сандалии и переступает через них. В его глазах, устремленных на музыканта, вызов. Вызов судьбе, вызов барабанам в голове, вызов всем законам и правилам, которые только есть во Вселенной.
Любые физические упражнения давались Непоседе легко. Он вечный заводила во всех играх и инициатор самых смелых авантюр, всегда был стремительным, ловким, сильным. Но танец с самого начала казался ему явлением неподвластным его телу - когда дело доходило до танца, он мгновенно ощущал себя неуклюжим, скованным, деревянным. Робким.
Сейчас Непоседа смотрит, как Сверчок движется по кругу, будто бы не прилагая ни малейших усилий и откликаясь на ритм, подобно тому, как натянутая струна откликается на прикосновение пальцев гитариста; он похож на песочного человечка и движения его перетекают одно в другое с неестественной и пугающей плавностью. Непоседа смотрит, и на время перестает дышать; у него пересыхает во рту, а низ живота наливается теплотой и тяжестью. Смятенным умом он не понимает происходящего, он может лишь чувствовать и отдаваться чувствам. И он отдается чувствам – ритм барабанов пульсирует в его висках, напряжение нарастает, скручивается петлей, с воющим звуком уносится в черноту спиральными вихрями галактик и достигает своего пика. А после наступает тишина. Непоседа глохнет – он видит, как вокруг него люди кричат и аплодируют, как музыкант выходит из-за барабанов, подходит к Сверчку, надевает ему на шею гирлянду из алых цветов, берет в ладони его лицо, вглядывается в него некоторое время, затем склоняется и… целует в губы.
Реальность возвращается резко, толчками. Мириады звуков всех оттенков обрушиваются на Непоседу; он начинает дышать, он мокрый от пота так, словно вместе со Сверчком танцевал этот бешеный танец. Он растерян и почему-то рассержен, ему хочется совершить что-то чрезвычайно жестокое и бессмысленное, что-то неподдающееся логике, только чтобы его мир вновь стал таким как прежде. Но прежний мир лежит, рассыпавшись прахом под босыми ногами смеющегося мальчишки с алой гирляндой цветов на шее, который, наконец, обернулся к нему, и в его глазах цвета жидкого чая плещется, переливаясь через край, радость, гордость и торжество.
Спустя час, когда они лежат, растянувшись, на прибрежном песке, вокруг них почти совсем тихо, слышен лишь плеск волн и отдаленный гул продолжающегося праздника. А еще переливчатое пение Тардис и слегка прерывистое дыхание Сверчка. Они держатся за руки. Они сплетают и расплетают пальцы. И, хотя они до этого момента неоднократно держались за руки и прикасались друг к другу, это самая странная и восхитительная вещь, которую Непоседа делал в своей жизни. Он, в чьей голове содержимое средних размеров библиотеки, долго не может подобрать нужное определение тому, что чувствует в эту минуту. Определение приходит лишь тогда, когда сияние Тардис становится интенсивнее, а их пение громче. И ощущая затылком уже не сухой песок, а каменные плиты пола, Непоседа произносит это определение, но не вслух, а про себя. Люблю тебя. Люблю. Люблю тебя.

[ketch78]

Schnizel они растут

[Schnizel]

Бывший лучший, но опальный стрелок,

[ketch78]

Schnizel спасибо, читал опять с удовольствием большим
очень мне нравится видеть, как они у вас взрослеют

[Schnizel]

Бывший лучший, но опальный стрелок, на здоровье. Хорошо, что взросление заметно.

[ketch78]

Schnizel продолжение ожидается?

[Schnizel]

Бывший лучший, но опальный стрелок, ну, по крайней мере я его ожидаю.

[torchinca]

Schnizel, невероятно красиво и щемяще. просто замечательно, и главное, что все в развитии. спасибо))

[ketch78]

Schnizel *потирая руки* отлично)))

[Schnizel]

и главное, что все в развитии. спасибо))

torchinca, ох, приятно! Детишечки подошли к возрасту полового созревания.

[torchinca]

Детишечки подошли к возрасту полового созревания.

Schnizel, и тут-то начинается самое интересное)))

блин, у реальных подростков столько проблем... я с ужасом вспоминаю свои тин-годы.

[ketch78]

Schnizel всегда нравился мне термин половое созревание

[Schnizel]

блин, у реальных подростков столько проблем... я с ужасом вспоминаю свои тин-годы.

torchinca, да уж. А как правильно изобразить подростков-таймлордов, которые росли лет до двухсот и, наверняка, сильно отличались от человеческих - просто теряюсь в догадках. Вообщем, они у меня не совсем людьми и получаются, как мне кажется.

[torchinca]

они у меня не совсем людьми и получаются,

Schnizel, ха! так это же прекрасно. они же есть совсем не люди. поэтому и должны быть такими))

читала про танец - вспоминала Барселону. такое же чувство было от фламенко.)))

[ketch78]

Schnizel

Вообщем, они у меня не совсем людьми и получаются, как мне кажется.

действительно так, но ничто человеческое им не чуждо)